Жарким летом 1988-го года я работал травматологом в больнице № 10. Носящей в те годы в Ленинграде гордое имя «Пьяная травма города». Лето было жарким не только по температурным свечкам, выше 30 по Цельсию, что в Ленинграде с его влажностью напоминало национальную баню наших невозмутимых северных соседей. Оно было жарким по накалу рабочих страстей в нашей «маленькой, но гордой» больнице. По чьему-то исконно русскому распиздяйству почти все врачи отделения оказались в очередных или внеочередных отпусках, и мы с заведующим остались вдвоём на 85 пациентов.

Заведовал 1-м травматологическим отделением Валентин Васильевич В. — добродушный, коренастый, седовласый мужчина среднего роста. Валентину Васильевичу оставалось пару лет до пенсии, в недавнем прошлом он был спортсменом-лыжником и бывшим главным врачом больницы посёлка им. Морозова. Нрав у заведующего был весёлый, в выражениях он не стеснялся и щедро делился своим врачебным и жизненным опытом. Почти все фразы, которые Валентин Васильевич изрекал для нас, молодых, делились на две категории. Первые — напутственные — начинались со слов: «Вот у нас, бля, в Морозовке…» Вторые — поощрительные: «Ну ты, бля, боец!…»

В то утро я услышал и первую, в контексте: «Мы ещё неплохо здесь живём,» — и вторую: «Дерзайте, Шура, мне бы ваши годы». Валентин Васильевич, как освобождённый от ведения больных, сделав широкий жест, сообщил, что в это сложное время берёт на себя курацию одной палаты на 8 коек, а оставшиеся 77 пациентов торжественно поручает мне. Ещё с флота мне была известна поговорка про условия крепчания российского народонаселения, но альтернативы не предвиделось. Пришлось крепчать.

Итак, наступил обычный рабочий день. С утра на конференции я услышал сводку: 12 человек новеньких. Не так уж и много, подумал я, вернусь домой засветло, благо, белые ночи. Первое дело — всех осмотреть, подтвердить или изменить диагноз приёмного отделения, назначить план лечения и, если нужно, операции. В принципе, нормальная, очень интересная, как сейчас говорят, креативная работа, если бы не почти 80 пациентов. В норме на 1-го врача полагалось 20-25.

В то утро забегаю в палату, истории и снимки наготове, в числе других лежит передо мной бабуля — божий одуванчик, лет чуть побольше 80-ти. Чистенькая такая бабуля, ухоженная, светлая, волосы уложены, ногти аккуратно подстрижены. «Это хорошо, — думаю, — значит семейная, проблем с выпиской не будет». Гипсовая лонгета на левом плече, рука на косынке. Лежит болезная и улыбается. Смотрю в историю: «Пупкина?» — спрашиваю. «Пупкина!» — с вызовом отвечает она.

И улыбается… Смотрю на снимки — там перелом головки плечевой кости почти без смещения, гипс наложен правильно — можно отпускать домой. Но в совейские времена были правила, как сейчас называют, стандарты — коль человек в больницу попал, надо его понаблюдать 3-4 дня, контрольный рентгеновский снимок совершить и только после этого выписать по месту жительства. Я бабуле всё это быстренько излагаю, шутка ли, еще 8 палат впереди, а в конце спрашиваю: «Пелагея Ивановна, вам всё понятно?» — «Всё понятно!» — чеканит она. И улыбается.

Следующие дни на утреннем обходе я пробегал эту палату быстро, и лишь спрашивал: «Пелагея Ивановна, у Вас всё хорошо?» — «Всё хорошо!» — отвечала она. И улыбалась.

В очередной день на утренней конференции получив от начальства словесный допинг по поводу «незалёжности» ходячих пациентов, составил список тех, кому пора радовать родственников долгожданной встречей. На обходе назначаю бабуле контрольный рентгеновский снимок и сообщаю, что, если отломки не сместились, отпущу её с Богом домой. И, конечно, спрашиваю: «Вы родственникам позвонили? Они за Вами приедут?» — «Приедут!» — уверенно отвечает она. И улыбается.

Отломки не сместились. Бабулю выписал. На обходе обрадовал: «Я Вас выписываю на завтра, родственники знают?» — «Знают» — улыбнулась она. Я ещё спросил: «А как рука? Не болит?» — «Не болит», — ответила она. И улыбнулась.

Через день Пелагея Ивановна как ни в чём ни бывало лежала на своей кровати и просматривала какой-то журнал. «Вот, горе-родственнички, — подумал я, — бросили бабулю на произвол судьбы. Ну ничего, — думаю, — с сестрой-хозяйкой отвезём болезную по адресу проживания на нашей больничной машине, а там уж они пусть сами разбираются». Но виду не подаю, вежливо спрашиваю: «Пелагея Ивановна, я же Вас вчера выписал?» — «Выписал!» — отвечает она. И улыбается. Я начинаю закипать… И уже менее вежливо: «Бабуля, так ты родственникам звонила?» — «Звонила!» — отвечает она… И улыбается. «Так почему же они вчера не приехали?» — уже на повышенных тонах вопрошаю я. «Не приехали!» — почти со слезами отвечает она. Я начинаю понимать, что чего-то не понимаю. «ПОЧЕМУ!!!» — уже почти кричу я. «Почему!!!» — пищит мне в ответ Пелагея Ивановна.

Занавес.

На пятом курсе, на цикле психиатрии, яркий и неподражаемый преподаватель, доцент Евгений Сагаттэлович Арутюнов рассказывал нам о эхолалии — симптоме, при котором пациент автоматически повторяет последние услышанные им слова, но я никогда не сталкивался с этим раньше. Оказалось, иногда это бывает при старческом слабоумии, и в этот раз судьба преподнесла мне именно такой клинический урок. Если бы я уделил чуть больше времени для беседы с пациенткой, уверен, этого досадного недоразумения не произошло бы. Но если вы считаете, что на этом всё закончилось, то глубоко ошибаетесь.

«Второй акт Марлезонского балета» начался, как только я попытался разобраться в бабушкиных документах. Внимательно просмотрев историю болезни, я понял, что скорая подобрала бабулю на улице. Документов при ней не было и паспортные данные заполнялись со слов пострадавшей. Оставалась надежда, что по дороге в больницу у Пелагеи Ивановны было временное просветление сознания и она правильно назвала свой адрес проживания.

«Поэтому, — решил я, — самое простое — это позвонить родственникам по указанному в истории болезни адресу». — «Простите, доктор, нет у нас такой, не знаем» — достаточно вежливо ответили мне по телефону. «Хорошо, — думаю, — бабуля адрес перепутала, значит в адресном бюро помогут,» — в случае необходимости милиция предоставляла нам доступ к адресной базе данных. Я, конечно, был готов, к разным вариантам развития событий, например, что таких бабуль в городе несколько. Но ответ адресного бюро меня сразил: «Гражданки с такими данными в Ленинграде не существует». — «Приехали, — думаю, — бабуля поселилась у меня в палате навечно».

На следующий день с утра мозг пронзает внезапная шальная мысль. Я бегу к пациентке в палату и начинаю допрос: «Пелагея Ивановна! — чуть не трясу я её за плечи, — родная моя, как твоя фамилия?!» — «Фамилия, — отвечает она, улыбаясь, несколько раз, но потом вдруг сообщает, — Пупкина!» Тогда я меняю тактику: «Бабуля, как фамилия твоего мужа? МУЖА!!! ТВОЕГО МУЖА!!! ФАМИЛИЯ!!!» И вдруг, как будто очнувшись на мгновение, она улыбается и чуть застенчиво произносит: «Витя Презумщиков».

Я оказался прав, Пелагея Ивановна уже давно жила в своих детских воспоминаниях и назвала фельдшеру скорой свою девичью фамилию. Дальше было все как в сказке с хорошим концом. Адресное бюро выдало нужный телефон. На том конце провода смеялись и плакали, всхлипывали и снова смеялись. Я продиктовал счастливым родственникам бабули адрес больницы, удовлетворённо потянулся на стуле и со смаком закурил.

Они ворвались в ординаторскую, когда я ещё не успел затушить папиросу. Оказалось, всё это время родня искала свою бабулю по больницам и моргам и даже упросили модного телевизионного журналиста Александра Невзорова сообщить об этом в программе «600 секунд». «Ну как же! — причитали они, — мы же её по телевизору показывали! Неужели вы не видели?» Какой там! Я в то лето приходил с работы дай Бог после десяти, а ещё и суточные дежурства через два на третий. Так что не до Невзорова было.

С Александром Глебовичем судьба свела меня в этой же больнице примерно через год, но как говорила Лолита Милявская: «Это уже совсем другая история. До свидания, страна.»